Дурашки или дом на окраине (часть 4)

ДУРАШКИ ИЛИ ДОМ НА ОКРАИНЕ
(Южноукраинская повесть-анекдот)
Конец света предсказывали много раз…
А когда будет конец тьмы? (М.В.)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: «Сон Созерцалова» - продолжение

Глава 17
Подружки вполглаза глядели бесконечный сериал «Страсти-мордасти», лузгали семечки и делились последними новостями.
– Розочка, что это за странные звуки? – спросила мать Сорока. – На гитаре что-ли кто-то бренькает за стеной?
– Не-е, это не гитара. Это балалайка. Хаим хочет научиться на ней играть.
– Он у тебя музыкальный?
– Да, в 20-е годы прошлого века он был пионервожатым. В совершенстве играет на пионерском горне и барабане. У нас до сих пор они в чулане пылятся. Лет десять назад, – она понизила голос, – он наступил на грабли и стал по утрам барабанить, а по вечерам трубить в горн. Сколько я гадостей от соседей выслушала. Жуть!
– Да кому это понравится, – вставила Изольда Невинная. – А сейчас он на что наступил?
– Вчера наступил на собачью какашку. Весь наш коврик у дверей испачкал. Соседи сверху не могут собаку по-людски выгулять. Гадит их кобель нам под дверь, писает на косяк…
– Кстати, о собаках, – поддержала тему дочь Сорока. – Одна женщина из Мыкозы поменяла на нашем базаре несколько кур на упаковку консервов. На баночках еще собачья морда. Так вот. Она была на девятом месяце. Ела эти консервы. Так у нее ребенок с хвостиком родился. Не плачет, а поскуливает…
– Это все к концу света, к концу света! Правду говорю, правду, – выпучив глаза, резонно заметила мать Сорока.
Подружки перекрестились.
– Как бы там ни было, а жить стало лучше! У нас на базаре продукты в два раза дешевле чем в Турчанске, а всего лишь на год-два просрочены, – тараторила Изольда, поскрёбывая спину. – Все окрестные села и даже турчанцы у нас скупаются. Ихние коммерсанты злятся, обещают поджечь или взорвать нас!
– Шо ни говорите, а базар – это сила! Дубковцы при деле. Есть чем пузо набить и чем зад прикрыть, – добавила мать Сорока.
А я с дешевыми продуктами стала есть в два раза больше. Поправилась на семь кэгэ, – расстраивалась Роза. – Когда-то меня звали балериной. Сорок восемь кэгэ весила.
– Когда было шестнадцать лет? – спросила старшая Сорока.
– Да. А теперь девяносто восемь кэгэ. Хорошо, что это Хаиму нравится.
– Теперь в тебе две балерины. Да и не шестнадцать уже лет, а шестнадцать плюс сорок, – недобро прокомментировала мать Сорока.
– Не сорок, а тридцать восемь, – уточнила Роза, поджав губы.
– Давайте не будем о возрасте, о весе, о плохом, – влезла Невинная. – Я вот слышала, что скоро часть магазина отдадут под ресторан. Все равно же он полупустой.
– Да, я тоже слышала, – поддакнула Лиза. – Днем это будет столовая для торгашей и покупателей базара, а вечером ресторан, не хуже «Русалки»!
– Это мой Хаим Валету предложил сделать, – гордо сказала Роза. – Он ходил к президенту со своими ценными предложениями. Говорят, что Вольдемар Владленович очень простой в общении.
– Да он, как все! – поддержала подругу Изольда. – Как мы! Ходит по столице, семечки лузгает, во все дыры и щели заглядывает, интересуется жизнью простых людей.
– Да. Он народный президент. Недаром же Крендель все свои голоса ему отдал.
– Говорят Крендель, после своего исчезновения, странноватым стал. Мысли людей читает, гадает на курином помете, судьбу предсказывает на лошадиных яблоках… Знахарь, колдун?!
– В секту, наверное, в какую-то вступил.
– О сектах. Валет Хаиму говорил, что монголы хотят построить у нас в Дубковске мужской монастырь…
Подружки тягостно вздохнули и суетливо перекрестились.

Глава 18
В конце мая в дубковскую республику приехала группа туристов – монгольских чабанов. Для начала их повезли в Мыкозу дегустировать вина и «огненную воду» местного производства. После дегустаций одного гостя не досчитались. Выяснилось, он уснул в одном из винных подвалов у бочки.
После посещения Мыкозы, в Дубковске туристов ждал приятный сюрприз: на вековом дубе важно восседала барменша Жанна (бар «Русалка») в пышном зеленом парике, с золотистым чешуйчатым мешком в виде рыбьего хвоста на ногах и обнаженной, обильно напудренной грудью. Она изображала пушкинскую русалку. По бутафорской цепи, висевшей на дереве, с ленцой прохаживался дрессированный персидский кот. Лёлик и Болик, предварительно «наступив на пробку», изображали леших. Организаторы представления решили, что один леший хорошо, а два еще лучше.
Зиновий Звездюк, усердно жестикулируя, проникновенно, с пафосом декламировал: «…Там чудеса, два леших бродят. Русалка на ветвях сидит…» Монголы нестройно зааплодировали и стали что-то, перебивая друг друга, говорить.
– Какой счастливый день! Какой счастливый день! – перевел Генрих-Чёрт (он при туристах был переводчиком).
– О-о-о! Это ещё не все! Идёмте дальше. На десерт будет, – тараторил Звездюк.
– На сладкое будет.., а, впрочем, сами увидите…
Чабанов повели к вековечной луже. Здесь серая рельефная горка, очень похожая на застывший цементный раствор, была огорожена четырьмя столбиками с толстыми цепями, выкрашенными в золотистый тон. На табличке: «Фекалии последнего мамонта». Рядом букеты цветов.
– Что называется, – начал речь Звездюк, – нагадить и розами присыпать…
– Какой счастливый день! Какой счастливый день! – били в ладоши, восхищались туристы, после подробного рассказа Зиновия Христофоровича о мамонтах и их фекалиях.
Вечером из распахнутых окон нового столичного ресторана «Пиковый валет» лились песни монгольских цыган. Романс «Монгола мать» исполнялся уже в шестой раз сыновьями хуторянина Яна Задралвмаха.

Глава 19
Случился ласковый майский денек.
Сонечка Нетаковская в степи, далеко от дубковского дома собирала полевые ромашки для лечебных отваров, чаев. На сердце у нее было светло и покойно. Думая о Чёрте-Генрихе она тихо напевала:
«…Забирай меня скорей!
Увози за сто морей!
И целуй меня везде!
Двадцать восемь мне уже…»
Ей подпевали травы и цветы, птички и букашки.
– Я могу тебя, дивное создание, увезти за сто звезд, хе-хе-хе, – послышалось их густых зарослей кустарника.
– Ой, кто здесь? – испуганно воскликнула девушка.
– Не бойся. Это я! – чуть погодя из зарослей показалась зеленая, ушастая физиономия с беломориной в зубах.
– Тихий ужас! Вы кто? – Сонечка от увиденного, выронила кулечек с ромашкой.
– Кто-кто?! Дед Пихто! Хе-хе-хе! Не бойся. Я Ёкалэ Мэнэ. Командир летающей тарелки.
– Вы гуманоид?
– Да. Есть немного, хе-хе-хе. Из созвездия Айдабаран.
– Вы все время смеетесь! У вас там все такие?
– Не все. Я тут просто расслабился. Косячок выкурил, а до этого пару стаканчиков чернил на грудь принял.
– Вы пьете чернила?
– Это философскую жидкость так называют, вино.
– А-а-а!
– Вы очень красиво поете и слова у песни особенные. Мне нравится. И вы очень-очень понравились. Это, как говорят земляне, любовь с первого раза. Полетите со мною за сто звезд, Сонечка?
– Мое сердце принадлежит другому, – непреклонно ответила она.
– Твой Генрих некрасив и убог по человеческим меркам, а я супермен по айдабарановским.
– А откуда вы, Ёкалэ, знаете про Генриха?
– Я читаю твое подсознание, хе-хе-хе.
Ёкалэ двадцать одну минуту уговаривал Сонечку стать его женой, а она ни в какую. Командир летающей тарелки не выдержал и выпалил:
– На блина ты, Соня, выблиначиваешься на блин?!
Девушке, от услышанного, кровь волной-цунами ударила в головку. Потемнело в её небесных глазках. Со словами «тихий ужас», она упала в обморок.
Привел Сонечку в чувство жучок. Он, царапаясь полз по ее лбу. Взобрался на девушкин носик, словно альпинист на «Пик Коммунизма», расправил крылышки и полетел.
– Тихий ужас! Привидится же такое, – поднявшись с травы, подумала она, – Видно, перегрелась на солнышке. Надо было надеть шляпку…

Глава 20
В начале лета мэр Турчанска Иван Иванович Хитрозад позвонил президенту дубковской республики Вольдемару Владленовичу Босяко и договорился о встрече, иначе говоря, назначил «стрелку».
Иван Иванович Хитрозад – уникальный человек. О нем можно было бы написать поэму белым стихом, назвать его именем маленький, но крепкий и упрямый, подобный ослу, буксир, на худой конец, в честь его, вывести новый сорт редиски – «Хитрозадовский» или установить бронзовый бюст на родине мэра в селе Мумукино.
Иван Иванович был предпенсионных лет, маленького роста, плотного сложения с елейным выражением лица (таким, во всяком случае, он получался на фотографиях). У него было море, точнее океан достоинств, но были и маленькие, он же человек, слабости. Хитрозад жутко любил фотографироваться. Все турчанские газеты пестрели от его снимков. Обожал публичные выступления. Он еще до армии, будучи подпаском, выпив один-другой стаканчик вина, толкал душещипательные речи перед овечьими отарами. Односельчане до сих пор уверяют, что его «базары» увеличивали надои молока. Также Иван Иванович играл за сборную по баскетболу города Турчанска. Баскетболисты и их тренер за спиной Хитрозада плевались, ругались, скрипели зубами, но стоически его терпели, так как Иван Иваныч – шишка, да и команде материально помогает.
Но самая большая слабость у мэра – женщины. Все хитрозадовские пассии были на пол головы, а то и на голову выше его. Как правило, все в теле – грудастые и задастые. Сколько слухов ходило и ходит по Турчанску и области о хитрозадовском казановстве, жуть!
* * * * *
В большом и просторном кабинете, в мягких креслах, обитых кожей, сидели Иван Иванович и Вольдемар Владленович. Потягивая охлажденный банановый сок, говорили тет-а-тет.
– Вы подумайте, Вольдемар Владленович. – Мусороперерабатывающий завод в вашей республике – это большие, очень большие перспективы для экономического роста, благосостояния всех дубковцев.
– Нам, Иван Иванович, секондхендовский рынок сто пудов дает.
– А рынок, как мы уже говорили, придётся закрыть. Предприниматели Турчанска вас отблагодарят. Сумма кругленькая.
– Сто пудов! Рынок я закрою, но под завод нужна площадь?
– Да, нужна. И не только под завод, но и под саму мусорную свалку.
– Пардон, но мы так не договаривались, Иван Иванович.
– Вас, дорогой, ждет еще одна кругленькая сумма от наших экологов.
– Добро, но у нас кругом виноградники, элитные сорта?
– Вас что, Вольдемар, учить надо? Проведите антиалкогольную компанию. Виноградники, само собой, под эту катавасию, вырубите.
– Значит под топор?
– Я этого не говорил.
– Сто пудов! Все равно я мыкозовские чернила не часто пью. Предпочитаю водку.
– Приятно иметь дело с умным и дальновидным политиком. Через неделю в коммерческом турчанском банке «Шиш» на ваше имя будет открыт счет. Ваши дети будут обеспечены и внукам, может быть, что-нибудь останется…
Раскланявшись, Вольдемар Владленович вышел из кабинета мэра Турчанска.
Хитрозад нажал на кнопку в столе.
Вошла секретарша – крупная, крашеная блондинка бальзаковского возраста с ярковыраженными женскими прелестями.
– Коньячку? – спросила она.
– Да, Эмма.
Она подала шефу рюмку, присела ему на колени.
– Какая ты у меня стопудовая. Давай наоборот?!
Мэр сел секретарше на колени. Сахарно улыбаясь своим мыслям, не торопясь, в удовольствие выпил коньяк.
– Вольдемар Владленович, он же Валет, может для Дубков туз, а для меня обычная шестерка. Вот так-то, Эмма!
– Бонапарт вы наш! Бонапарт!.. – льстила женщина.

Глава 21
Лёлик и Болик проснулись поздним утром в своей мастерской – бывшем мусоросборнике. От вчерашней дегустации вин в Мыкозе у них раскалывались головы, «горели трубы»…
Один из друзей трусцой сбегал в ресторан-столовую «Пиковый валет» и взял двухлитровый баллон разливного крепленого вина. «Подлечившись» они принялись за работу.
– Ты слышал, Боля, что у нас в республике началась антиалкогольная компания? – прошивая туфли с квадратными носками, спросил сапожник у напарника.
– Не слышал, а видел, Лёля. В Мыкозе, за свинофермой вырубают виноградник. Так, глядишь, все вырубят. Работяга самогон будет жрать вместо доброго вина.
– Да уж-ж. И Микола Крендель уже ведро свое не выпьет. Кончится конкурс «Золотая глотка». Я когда был моложе, мог больше ведра выпить и ни в одном глазу.
– Трендишь?!
– Тещей родной клянусь!
В дверь мастерской постучались.
– Входите, открыто! – крикнули сапожники.
На пороге стоял главный редактор «Пюка» Зиновий Звездюк.
– Ну, что, братэллы сапожники, заменили мне подошвы на туфлях?
– Вот, Зиня! – Лёлик подал ему рыжие мужские туфли небольшого размера с новыми подошвами.
– Не Зиня, а Зиновий Христофорович, братэлла! Соблюдай субординацию. Я же главный редактор страны… Однако странные подошвы?!
– ЩАС в Улан-Баторе такие в моде!
– Вроде, братэллы, они женские? – засомневался Звездюк.
– Легче, Зиня, убедить монгола, не зная монгольского, чем тебя.
– Зиновий Христофорович, – уточнил журналист и поправил свой желтый в красный горошек галстук.
Когда Звездюк ушел, Болик заметил:
– Как тебя, Лёля, угораздило на мужские туфли женские подошвы поставить, а-а-а?
– Не знаю? Скажи спасибо шо две левых или две правых не поставил.
– ПАСИБА, Лёля!
– ПОЖАСТА, Боля!
Некоторое время они трудились молча. Тишину нарушил Болик. Отрыгнув перегаром, он сказал:
– На днях сосед по подъезду делал у меня срочный ремонт. Сидел. Пока ждал, всю свою жизнь рассказал и многое другое.
– И-и, шо?
– А, то, шо, – понизил голос Болик, – скоро у нас будет, как при вожде всех народов.
– Ну, и?
– Задирать будут. Вон Валет Брынзовских из их квартиры выжил. Не знаю как, но и магазин у них забрал. Теперь, он называется «У Вольдемара». Валет корефанится с цыганом Яном…
За дверью послышалась дробь каблучков.
Болик сделал страшные глаза, кивнул на дверь и умолк, нагнув голову.
Без стука вошла Натали Грудень.
– Ну-у, и вонь же у вас! – первое, что она сказала.
Взяв починенную обувь, предложила:
– Я могу за ремонт рассчитаться натурой!
– Это как? Вином?
– О-ля-ля, телом, – Натали плотоядно облизнула губы.
– Мы, мадам, не по этому делу! – хором ответили сапожники.
– Жаль, мальчики. Вы мне оба нравитесь.
Когда женщина в красном вышла, Лёлик сказал:
– Пожарная машина открыла бордель. Наши бабы от пятнадцати до сорока пяти подрабатывают этой самой. Их услуги дешевле, чем в Турчанске. Вот и турчанские мужики едут к нам. Море желающих.
Сапожники тяжело вздохнули и опрокинули по стаканчику вина.

Глава 22
Знойным июльским днем Валет и Микола Крендель расслаблялись на хуторе у Яна Задралвмаха. Они сидели в тени виноградной арки, неторопясь пили холодное красное вино, закусывали копченой курочкой, овечьей брынзой, зеленью.
– …Скорее на луне яблони зацветут, чем я брошу свое дело, – говорил Ян.
– Ты прав, рыжий, – поддержал его Валет. – Конопля, мак, вообще наркота – промысел выгодный.
– Вот ты, Вольдемар, виноградники вырубишь, а вместо них можно травку засеять. Как ты на это смотришь?
– Я подумаю.
– Подумай-подумай. Львиная доля твоя. Кстати, Вольдемар, у меня сыновья, у тебя дочери. Уразумел?
– Я подумаю.
– Думай-думай. Только не долго.
– А какая у нас республика? – влез в разговор Крендель. – Демократическая, социалистическая или феодальная?
– Какой ты, Микола, однако грамотный!
– Что, я восемь классов не заканчивал?
– Феодальные республики бывают? – спросил у Вольдемара Ян.
– Не знаю, – хмуро ответил Валет. – Но скоро будет княжество.
– А кто царьком будет, братэлло? – не унимался Микола.
– Не царек, а князь! Я! Вольдемар-I! Звучит?
– Звучит! – хором поддакнули собутыльники.
– Я уже и скульптуру себе заказал. В полный рост. В Дубковске будет стоять. Созерцалову тыщу дубков отвалил. Он сейчас творит.
– Одного «дуба» маловато будет. Дубки обесценились. Ведра вина не купишь.
– Хватит с него. Голь на выдумки хитра…
Запищал мышонком мобильник будущего Великого князя.
– Слушаю. Это ты, Натали? Девочки? Девочек пришлешь вечером. Двоих. Каких? Нет, рыжему малолеточку по-кислотнее. А Кренделю бюксу в теле средних лет. И сама с ними приезжай. Ты же знаешь! Для меня ты самая рахат-лукум. Жду! Целую в пупок и в мизинчик на левой ножке…

Глава 23 Электричка, раскачиваясь и гремя на рельсовых стыках, словно телега на ухабах, медленно ползла в сторону Турчанска. За окнами раскинулись земли дубковского княжества. Вырубленные лесополосы – пни, пни, пни… Выжженные знойным южным солнцем поля с горками выкорчеванной мертвой виноградной лозы. Чуть дальше паслось баранье стадо на поле, усеянном разноцветными, похожими на первомайские шарики, использованными пакетами, кульками… Их принес со свалки ветер. Наконец показалась и сама, местами дымящаяся, свалка – в вагонах электропоезда засмердило. С гор мусора тучей поднялась испуганная стая ворон. Из халабуды нелепой архитектуры, собранной и сколоченной из всяческого хлама, выскочила ватага чумазых детишек. Спустив до колен драные штанишки и юбчонки, они стали показывать пассажирам электрички голые тощие попки, строить рожицы, складывать дули, кричать нецензурщину. Несколько беспризорных собак, лая, понеслись за «железной змеей»…
Маленький карапуз, сидящий на коленях у матери и внимательно глядевший в окно, громко, на весь вагон, сказал:
– КА-КА!..

Глава 24
Третьи сутки в дубковском доме не было воды.
Семья Эдика-Пожилого мальчика, вместе с большинством дубковцев, по большой нужде ходила в степь. Но тут еще другая напасть – с утра отключили электричество, а газа в Дубковске никогда не было.
Душным августовским вечером семья Эдика поужинала консервами «Завтрак туриста» и, запив все теплой, приторной «Колой» турчанского производства, села играть в подкидного дурака на желуди.
К ночи, ветер, изменив направление, принес хмурые дождевые тучи, а с ними и едкую вонь с мусорной свалки.
– Малюск, приказ генерала, напяливай на башку противогаз, – скомандовал Эдик.
– ШО, опять газовая атака? – спросил приемный сынок Емелюшка.
– Да, малюск! Генерал сейчас тоже наденет.
– У генерала голова с кулак, а кулак с голову, – зло заметила теща.
– Мам! – возмутилась Лиза.
– ЧЕ, мам? Я правду говорю, правду!
Эдик и Емелюшка до позднего вечера ходили по квартире в противогазах с игрушечными автоматами через плечо.
Семейство Эдика легло спать, в полночь в дверь квартиры кто-то стал бить ногами, руками и, по всей видимости, головой тоже. Эдик бесшумно подошел к двери и спросил:
– Пароль? Ваш Пароль?
– ШО-О? Ядрен батон! – буркнули за дверью.
– Пароль? Скажите правильный пароль!
– Какой карамболь, братэлло? Ты лучше стакан вина налей и закусь предоставь… Это седьмой этаж? – поинтересовался неизвестный.
– Нет, братэлло, четвертый.
– Ядрен батон, еще три этажа топать…
Пьяный в кромешной тьме стал стоически подниматься вверх. Видно, оступившись, он упал и выдал на весь подъезд двенадцатиэтажный мат, в конце которого был «ядрен батон».
Под утро Лиза проснулась от шума включенного телевизора. В комнате ярко горел свет. На кухне играло радио, бежала из крана вода… Взглянув на мужа, женщина вздрогнула – Эдик спал с противогазе.
Вода залила все комнаты – паласы и дорожки были мокрыми. Лиза в состоянии тихой истерики, не зная, что ей делать – плакать ли, радоваться ли, дрожащим голосом запела:
– Хоть мала республика родная. Много в ней вина, свиней, дубов…

Глава 25
– Мы здесь все собрались радостные, сытые, с цветами, – с пафосом тараторил Зиновий Звездюк, – чтоб открыть памятник Вольдемару Владленовичу нашему Босяко! Похлопаем, братэллы и сестрэллы, нашему Великому князю Вольдемару-I.
Редкая толпа любопытных дубковцев, окружившая памятник, зашторенный серой простыней, по всей видимости, взятой из морга, вяло зааплодировала, кто-то пронзительно в два пальца свистнул, кто-то смачно выругался.
– Памятник нашему Вольдемару-I создал наш дубковский творец Лев Созерцалов, – продоложал Зиновий. – Дадим живому классику несколько слов. Похлопаем, братэллы и сестрэллы, дубковскому Микеланджело!
– То, что вы увидите через несколько минут, – говорил, взвешивая каждое слово, бархатным голосом Созерцалов, – создано в стиле социалистическо-новоэсэнгэвского сюрреализма. Это сю-сюрприз нашему князю и всем дубковцам…
Не дав закончить речь художнику, из толпы зрителей выскочил взъерошенный и перепуганный Хаим Иванович айсберг. Бренча на балалайке, он визгливо запел:
Вольдемар у нас хороший,
Как цветочек аленький.
Сам большой и власть большая,
А умишко маленький…
С полминуты стояла свинцовая тишина. Разрядил обстановку квакающий смех дебелой бабки с букетом полевых цветов, стоявшей в первом ряду зевак. Айсберг зачастил дальше:
Грудью, Грудень Натали,
Мужиков всех завали…
Толпа громко зааплодировала. Кто-то даже крикнул: «Браво»!
Тут подскочили к балалаечнику двое бритоголовых верзил. Зажав старику рот и, отобрав у него инструмент, они куда-то его поволокли, по пути пиная и давая зуботычины.
Загремел всеми медными трубами духовой оркестр, исполняя гимн страны.
Спала простыня с памятника, словно одежда с женщины, жаждущей мужской ласки. Перед изумленной толпой открылась железобетонная статуя девушки с веслом (надо полагать, ее выменяли за банку вина в ближайшем пионерлагере). Вместо отбитой мужественной женской головки, статую венчала голова, по всей видимости, недавно убиенного, крупного поросенка.
Толпа заржала, засвистела, загигикала, кто-то истошно заорал «Браво!!!» Через минуту, на рыльце свиной головы села первая зеленая муха.
Валет, наблюдавший за торжеством со своего балкона, процедил:
– Что ж ты, художник, от слова «худо», позоришь мою лысину… Тюремный дурдом по тебе плачет, засракуль…

Глава 26
Ёкалэ и Ёпэрэ, сидя в летающей тарелке, пообедали домашней мыкозовской брынзой с зеленью и хлебом, обильно запили вином. Стали смотреть и слушать в пол-глаза и в пол-уха мировые новости.
– Что-то скучно, Ёпэрэ, – зевнув, обронил Ёкалэ. – Найди ка по «ящику» турчанский канал.
Подчиненный, нажав несколько кнопок, сказал:
– Скоро, командир, будут новости региона.
– Добро, братэлло.
Появилась на телеэкране заставка: «Плохие и очень плохие новости». Мгновение спустя диктор сообщил:
– Сегодня наши «Плохие и очень плохие новости» посвящены княжеству Дубки. Властям княжества Дубки были выделены крупные денежные средства на строительство мусороперерабатывающего комплекса, но, увы, ничего не строится. Видно, денежные средства пошли не по назначению… Зато монголы за короткий отрезок времени построили возле Мыкозы мужской монастырь… Три подъезда, т.е. половину, дубковского дома, – продолжал диктор. – Великий князь Вольдемар-I отдал под филиал турчанской тюрьмы. Ведутся соответствующие строительные работы…
…Из княжества люди бегут, уезжают, порой продавая за бесценок свое жилье, хозяйство, имущество… Переехал из Дубковска в Турчанск небезызвестный политик и предприниматель Арнольд Арнольдович Барбаросов со своей молодой, очаровательной супругой Анжелой… Перебрались на постоянно жительство в Монголию Генрих и Сонечка Нетаковские. Генриху предложили читать философию в Улан-Баторском университете… Вчера, в девять часов вечера в подъезде собственного дома был жестоко избит бритоголовыми отморозками, пока еще живой, дубковский классик Лев Созерцалов… На сегодняшний день население дубковского княжества уменьшилось вдвое. Теперь на каждый десяток дубковцев приходится девять беспризорных собак, пол курицы, 35 мышей и 500 тараканов… Ежей и ужей не подсчитывали…
– Да-а-уж, Ёпэрэ Сэтэ, зря мы этому Бармалею Босяко помогли к власти придти.
– Согласен, с вами, командир.
– Что-то грустно! По косячку, Ёпэрэ Сэтэ?
– Можно, Ёкалэ Мэнэ…

Глава 27
Душной августовской ночью Зиновию Христофоровичу Звездюку не спалось. У редактора было ощущение, словно внутри головы чешутся мозги. Он долго массажировал плешивую маковку, но это не помогало – зуд не прекращался. Жутко зачесалось в левом ухе, мгновенье спустя что-то из него вывалилось на подушку. Зиновий быстрым движением включил бра над кроватью и увидел бегущего по краю подушки маленького рыжего пруссака.
– Не уж-то тараканы в голове завелись? – был озадачен Зиновий. – От такой собачьей жизни не удивительно…
Всю ночь редактор не спал.
Утром, с зарей он отправился в Мыкозу к знахарю, провидцу и колдуну Миколе Кренделю. Тот, выслушав жалобы журналиста, приложил фонендоскоп к маковке больного.
– Да-а, что-то внутри башки шевелится. Видимо насекомые, тараканы. Слышно даже, как размножаются. У них ЩАС брачные игры…
– Что же делать, Микола???
– ШО-ШО?! Купи на базаре дихлофос и три раза в день, на тощак вбрызгивай себе в правое или левое ухо. В какое-то одно. Ты правша?
– Нет. Левша.
– Всё как не у людей. Вбрызгивай, знать, в левое. Увидишь. Они табуном попрут из башки…
– А если не попрут?
– Для профилактики можешь еще ставить себе клизму со скипидаром перед стулом.
– Куда?
– Туда, член-корреспондент, туда. В задний, что ни есть самый, проход.
– Ясно. А-а, поможет?
– Девяносто девять!
– Что девяносто девять?
– Процентов, Зиня?..
Зиновий Христофорович Звездюк, в расстройстве чувств, заглянул на обратном пути в бар-ресторан «Русалку». Роняя слезы в пиво, выпил семь кружек.
Хлопнув дверью заведения, он, пошатываясь, вышел на воздух. Был поздний вечер. Зиновию хотелось с кем-то поговорить, излить душу, её боль.
Сначала, размахивая руками, он откровенничал с фекалиями мамонта, но скоро ему это надоело и он побрел к памятнику Великого князя Вольдемара-I.
Статуя девушки с веслом была без свиной головы. Видно, кто-то из дубковцев спер ее на холодец или домашнюю колбасу.
Театрально раскланявшись с памятником, заплетающимся языком он выдал:
– ЧО с тобою базарить, Вольдемар? Ты же без башки! Тюфу-тьфу-тьфу! – самый главный редактор княжества три раза плюнул и засеменил к себе домой.
Подходя к своему подъезду, он услышал заунывный собачий вой. Он несся со стороны мусорной свалки. Зиновий с тоской поглядел на полную, желтую, словно лимон луну, кисло вздохнул и тоже тихо завыл:
– У-у-у! У-у-у! У-у-у! Тьфу! Меньше, Христофорович, надо есть собачих консервов. Надо бросать к едрени фени это член-корреспондентство! Гадюшник! Мышиная возня!.. Уеду в деревню. КУРЕЙ разведу… Чем это!

Глава 28 – А где голуби, Ангел? – спросил у обитателя голубятни Эдик-Пожилой мальчик, поднявшись с группой пацанов на крышу дубковского дома.
– ГДЭ-ГДЭ?! ХУДОЖНЫК ЛЭВ съел, а я ему помог, – ответил горец, почесав давно не бритый подбородок.
– Птицу мира, Ангел, съели. Значит быть войне? – выдал один из мальчишек.
– Я НЭ ПРОТЫВ. ПРОТЫВ кого война БУДЭТ? Я хочу ВОЭВАТЬ ПРОТЫВ ВАЛЭТА. Он ОТ МЭНА ЖЭНЩЫНУ увел. НАТАЛЫ!
– Он нам тоже не нравится. Мы за этим и пришли, – говорил Эдик. – Мы хотим тебе предложить участвовать в военном перевороте… Тем более ты знаешь, где обычно отдыхает Босяк. Что скажешь, Ангел?
– Нужны ПУШКЫ!
– В моей коллекции много разных пушек.
– Так они ж игрушечные! – нетерпеливо воскликнул один из мальчишек.
– Ну и что, малюск? – Эдик был спокоен. – Мы возьмем неожиданностью, обманом…
– Сблефуем! – уточнил один из заговорщиков.
– Да, – подтвердил Пожилой мальчик. – Тем более есть пушки, стреляющие пистонами. Шума будет на весь дом…
– Я СОГЛАСЭН! – Ангел протянул Эдику руку.

Глава 29
Великий князь Вольдемар I и начальник филиала турчанской тюрьмы майор Поцелуев гусарили у Натали Грудень. Они глушили водку, обильно закусывали, щупали борделевских девочек, травили сальные анекдоты…
– Сердце песни, БЛЫ, музыки просит, – заметил Поцелуев.
– Сто пудов, – Босяко набрал на мобильнике номер. – Кто-кто?! Вольдемар I. Приведите ко мне Иваныча-соловушку и побыстрее!
Через несколько минут в комнату ввели Хаима Ивановича Айсберга. Он, шаркая ножками, переломился в поклоне и, приторно улыбаясь, поблагодарил:
– ПАСИБО вам, Вольдемар вы наш Владленович, за счастливую старость!!!
– Ладно, соловей, хватит сюсюкать. Спой-ка что-нибудь, да по-кислотнее.
После каждой частушки старик, выпучив глаза, кричал:
– Босяко, святой!
– Святой-святой, – покровительственно поддакивал князь, добавляя, – и мудрый!
– Иваныч, отдохни. Выпей водочки, закуси, – предложил Валет Хаиму после дюжины частушек. – И балалайка пусть отдохнет.
Айсберг, морщась, выпил рюмку водки, с жадностью набросился на курочку.
Милую вечеринку нарушил звон бьющихся оконных стекол. На двенадцатый этаж, с балкона ворвалась группа неизвестных в детских новогодних костюмах и масках. Их было четверо, они были при оружии. Здоровяк в костюме Бэтмена и трое, маленьких, щупленьких, в костюмах трех поросят, стреляя из пистолетов в потолок, нестройным хором закричали:
– Всем на пол! Лицом в низ!
Девицы, словно их насилуют, заверещали.
Майор Поцелуев попытался было выхватить из кобуры пистолет, но получив от «Бэтмена» хук в ухо, упал на пол и позволил себя обезоружить.
– Вы кто? – прохрипел, лежа на полу, Великий князь.
– Лилипуты!
– Все беды Дубков, БЛЫ, от этих подлых лилипутов, – сделал вывод майор, почесывая ухо.
– Кусок солнца! Кусок солнца ПАДЭТ на нас! – размахивая руками, истошно вопил на балконе Ангел.
По сумеречному вечернему небу к дубковскому дому, делая несусветные петли, приближалась ослепительно-яркая точка – это была летающая тарелка.
Ёпэрэ Сэтэ, пьяный в дым, похрапывая, спал на полу кабины управления. Командир же - Ёкалэ Мэнэ, сидя за штурвалом, бубнил:
– Я тебя породил, я тебя и замочу!!!
Еще мгновенье, еще одна мастерская петля в воздухе и тарелка врезалась в верхние этажи дома.
БАХ-ТАРА-РАХ!!!

Глава 30 (последняя)
Лев Созерцалов свалился со стула под стол – БАХ-ТАРА-РАХ – проснулся.
– У-у-у! Чёрт! В голове Варфоломеевская ночь! Как трещит! Дар-р! Дар-р! – вяло позвал он жену.
– Что мой, золотой?
– ШО ЩАС? День? Ночь?
– Полдень!
– Подлечиться есть чем? А-а-а?
– Да, золотой, бутылочка пива!
– Холодное?
– Лед!
– Неси, да поскорей!
Лев, лежа на полу, постанывая, медленно выпил пиво и снова, уже бодрее, позвал супругу:
– Дар-р! Да-р-р!
– Что, мой гений?
– Дом наш цел?
– Какой дом?
– Где мы живем! Наш дубковский дом!
– Цел! – была удивлена жена. – А, что ему будет-то?
– Гуманоиды нас не бомбили?
– Нет! Левушка, тебе надо меньше пить.
– Нет! Мне не надо больше закусывать пончиками с яблочным повидлом. Все беды от закуси. Так Гомер говорил…
– Как знаешь! Что еще?
– Пока все. Ну и приснилась же страшилка…
Созерцалов вышел на улицу. Пять раз обошел вокруг дома, внимательно его разглядывая. Дом был цел. Зашел в «Русалку».
Навстречу дубковскому творцу поднялся из-за стола окосевший Зиновий.
– Привет, Лева! Сочини мне стихи!
– Тараканы беспокоят? – перебил редактора поэт.
– Да, дома много. А что?
– А в голове?
– А при чем тут голова? – на вопрос ответил вопросом Звездюк.
– Приснится же страшилка…
– Какая страшилка? Лева, сочини мне стихи для дамы моего сердца. Я, видишь ли, собираюсь жениться. В пятый раз. Надеюсь, в последний…
– Я множко художник и множко поэт.
Могу дать бесплатный – за пиво совет!
– Добро! Пиво с меня!
– И лещ!
– Добро, Лева!
Созерцалов задумался. Через полминуты выдал:
– Ты прекрасна, как майская роза!
Не боишься собак и мороза!
Буркотает в сердечке любовь!
Видно, ром в моих жилах, не кровь!
– Колоссально, Лева!
– За колоссальность еще одну кружку…
По столу вяло, еле-еле ползла крупная изумрудно-зеленая муха. Видно от кухонного живительного тепла бара она проснулась и, решив, что уже пришла весна, вылезла из одной ей известной щели. Муха прильнула к пивной лужице на столе.
В компании Созерцалова и Звездюка муха, а, может и МУХ, был полноправным «третьим»…

Весна 2002 года. Бессарабия.